В Китае все очень неожиданно и очень интересно. И красиво. Одно только ужасно в этом коммунистическом царстве под нефритовыми небесами.
Еда.
Нет, за завтраком еще можно жить. Неделю мы завтракали в гостинице, где на шведском столе китайская кухня мирно уживалась с некитайской, и всегда можно было нахватать себе фруктов и кексов, а также – редкое удовольствие в этой части света! – выпить коровьего (а не соевого) молока. Правда, когда наша преподавательница-китаянка увидела, как я ем жидкий рис (дар Китая) с апельсиновым джемом (привет от западной цивилизации, которым полагается мазать тосты), лицо у нее было такое, будто я надругалась над могилой ее предков. Но все-таки с завтрака еще можно уйти сытой. А вот если в дело вступает китайский стол…
Знаете ли вы, как устроен традиционный китайский стол? (Если не знаете, я за вас рада.) Традиционный китайски стол устроен так: сам он круглый, а посередине на нем помещается подвижный вращающийся круг поменьше, так что перед каждым едоком имеется ровно столько неподвижного места, сколько нужно, чтобы уместить пиалу, тарелочку и чарку, все – размером с наперсток.
И ах да, пару палочек. Все остальное место занимает круг.
На круг этот ставят разные блюда. В числе первых приносят бадью с рисом. Рис полагается класть в пиалу. Кстати, все шутки про “есть рис китайскими палочками” дурацкие: китайский рис отнюдь не рассыпчатый и выесть пиалу можно на раз-два. (Впрочем, я насобачилась уже так, что могу на скорость есть палочками арахис и скользкий тофу.) Так вот, блюда в затейливых плошках ставят на круг, и круг этот сидящие за столом потихоньку вращают, подтягивая к себе вкусненькое и быстренько наполняя свою кукольную тарелочку. Тарелочка опустошается очень быстро, а блюда все время подносят новые, поэтому круг крутится не переставая.
Ну, а дальше представьте себе сами. Вот на стол ставят что-то красное, что-то зеленое и что-то желтое с плавающим в нем белым. В белом можно с трудом опознать тофу, во всем остальном – никаких знакомых черт. Вы тянетесь за красным, но оно уплывает у вас из-под носа, сменяясь зеленым. Вы подцепляете палочками зеленое – это какая-то зелень в непонятном крахмалистом желе, – и тянете эту соплю сначала себе на тарелку, потом в рот. Сопля оказывается жутко горькой зеленью, которая, полежав в крахмальном желе, успела превратиться в вялую тряпку. Вы прожевываете эту тряпку как можно быстрее, как коза, которая, улучив момент, украла с веревки хозяйские панталоны, но уже слышит за углом шаркающие шаги и стук клюки… и тут на стол ставят что-то черное, но и оно уплывает вдаль, зато к вам подъезжает красное. Вы хватаете красное и понимаете, что переоценили свои возможности по части использования палочек, потому что красное мелкое и расползается. Нет, оно не живое. Оно просто креветки, маленькие, размером с полспички, пересыпанные какой-то мелко порубленной зеленью.
После долгих мучений вы перекладываете на тарелку две микроскопические креветочки и тянетесь за третьей, но обнаруживаете, что креветки уползли на другой конец стола вместе с тарелкой, и теперь перед вами блюдо с чем-то пестрым. Что-то пестрое оказывается крупно нарезанным, но почему-то теплым и кислым салатом из помидоров и перца. Немногочисленные завоеванные креветки, напротив, жгут рот огнем. В попытке потушить пожар вы хватаете первое попавшееся с мимоплывущей тарелки, оно свисает с палочек странными кружевными узорами, вы бросаете его в рот и понимаете, что на ощупь оно как древесный шпон, а на вкус – как креветки, умноженные на десять. Пока вы лихорадочно выпиваете десять наперстков чая подряд, любознательная соседка осведомляется у преподавателя, что это такое за блюдо, и после небольшой лингвистической угадайки – оно растет на дереве, нет, не листья, не кора, не мох, – съеденное вами кружево идентифицируется как лишайник.
Мимо плывет тарелка с бутылочными пробками. Это картошка без соли и без ничего. В картошке блуждают куски чего-то темного. В одном из кусков вы с содроганием идентифицируете разинутый в муке куриный клюв.
Тонкие, похожие на салат нити тоже оказываются картошкой. Сырой. Но очень тонко нарезанной.
Соли китайская кухня, кажется, не признает вовсе.
Многообещающая тарелка с чем-то, в чем можно неуверенно, с сомнением, но все же заподозрить мясо (и неплохо пахнущее) раз за разом проплывает мимо, подставляя вам вместо себя то бадью с супом из рыбьих хвостов и плавников, то склизкое тофу, то что-то вонючее, любовно запанированное в крахмал. Когда наконец пустое блюдо останавливается рядом с вами, по подливке вы понимаете, почему оно так быстро кончилось.
Где-то посреди еды принесут неожиданное. Например, шоколадную фигурку, которую надо разбить ложкой. Из разбитой фигурки вывалятся разноцветные кусочки пресной соевой пасты.
Вы никогда не угадаете, что вам принесли и каково оно на вкус. А когда попробуете, то все равно не поймете, каково оно. Это просто другое вкусовое измерение… большой голубой цилиндр, роди меня обратно!
Один-единственный раз нам подали булочки и плошку варенья к ним. Булочки кончились прежде, чем плетеное сито с ними коснулось стола. Варенье кончилось на десять секунд позже, и то лишь потому, что палочками его есть неудобно.
К концу трапезы вы ожесточенно лопаете рис из бадьи. Надо же как-то дожить до вечера.
Сосед по столу, которому после недолгой борьбы достался (не по его воле) куриный клюв, аккуратно подцепляет палочками веточку зелени и вкладывает ее в разинутый куриный оскал, после чего тоже кидается наворачивать рис. Но бадья бесконечна.
Однажды вечером у нас было свободное время, поэтому нам объявили, что мы питаемся самостоятельно. В городе, где с каждого угла пахнет тошнотворно кислым, жгучим, приторным и вымоченным в уксусе, это звучало как приговор. Слава тебе, господи, за Макдональдс, за то, что даже здесь, в резном домике позапрошлого века, на красных фонарях стоит желтая буква М и можно съесть нездоровой, но такой простой и вкусной западной еды, в которой картошка с гарантией поджарена (не сырая! не в уксусе! не в виде винных пробок и перченых кругляшей!), а наггетсы, пусть сухие и безвкусные, по крайней мере, не разевают на тебя клювы. Правда, кисло-сладкий соус все равно несет на себе отпечаток местного пряного духа, но с этим, в конце концов, можно примириться. И потолстеть после этого уж точно не грозит, потому что на следующий день опять будет китайская кухня.
***
О застольных манерах. У Хайнлайна в какой-то из его книг для юношества парнишка-выходец из абсолютно реднековской условной алабамы, приехав в вуз, удивляется тому, что пирог положено есть вилкой. Как же так, дома пирог ели руками, и ничего?..
Однажды в столовой на завтрак вместе с баоцзы выдали мне пиалу какой-то белой жидкости, пояснив – 喝的 (hēde, хэде), питье, мол. Жидкость оказалась соевым молоком 豆浆 (dòujiāng, доуцзян). Сижу, пью из пиалы как из чашки, через край… и вдруг случайно вижу, что за соседним столом человек это молоко зачерпывает фарфоровой ложечкой и ест как суп. И второй. И третий. Все вокруг интеллигентно кушают молоко ложечкой, одна я как дикий макак с Хайнаня лакаю через край.
Увы, я не юный космический кадет с розовыми щечками, а потому сурово продолжила пить из пиалы без подручных приспособлений. Хватит и того, что я палочками лапшу лопаю. И баоцзы.
***
Особенно страшна в гастрономическом отношении провинция Юннань, что в переводе означает «Южная сторона облака» — находится на самом краю Китая, дальше уже Бутан, Мьянма (на карте за углом – Мандалей, слышишь, хлопают колеса из Рангуна в Мандалей!), и до Непала рукой подать, а здешние горы не что иное как первые ступеньки Гималаев. Летом здесь стоит адский, леденящий холод: двадцать три градуса по Цельсию! Для китайцев ужас-ужас, а нам хорошо – нежарко и немного влажно от Пельмень-моря, то есть от озера Эрхай, конечно (Эр-хай значит «море, формой напоминающее ухо», ну, а пельмень – это же ухо и есть).
Одинаковы ли львы, или Когда у малыша очередной кризис 
Здесь везде продают венки из живых цветов. Хорошо жить в стране, где бугенвиллея считается сорняком и сама лезет во все щели! И носят эти венки не только юные девушки. Вон и пожилой мужчина себя украсил.
Когда прочтете на карте «озеро Эрхай», знайте, что это какая-то несуразица, озеро Море (подобное пельменю). Юннань очень красивое место, а про город Дали, в котором мы прожили неделю, даже сложена песня «Прекрасный Дали», которую поют по всему Китаю. Дали очень старый, архитектурой своей деревянной напоминает сразу и Бирму, и Непал, и Вьетнам, на каждом углу продают еду и местные ткани, синие с белым узелковым узором, всюду бегают дети, девушки в цветных уборах полумесяцем (традиция местной народности бай – белый шнур над левым ухом означает ветер, изогнутый верх убора – месяц, белая опушка над ним – снег, а под снегом обязательно цветы) раздают на пробу пресно-солоноватые завитушки из неизвестной муки, бежит вдоль улицы вода, которую пускают по местным арыкам специально для прохлады, сорняками цветут бугенвиллеи, и город Дали прекрасен.
***
В числе местных достопримечательностей в Дали имеется какой-то особо намоленный храм Конфуция. Конфуцианство настолько упрямо отказывалось стать религией, что в конце концов, разумеется, в нее и превратилось. Впрочем, эта религия ставит во главу угла этику, разум и усердие, так что не будем придираться. Так или иначе, в храм Конфуция приходят молиться об успехах в учебе и особенно в сдаче экзаменов.
В храме прямо перед входом есть стена (отгонять злых духов, ибо они ходят только по прямой и свернуть вбок ни за что не догадаются), дерево сливы мэй, которому чуть не девятьсот лет, масса резьбы по дереву и камню на разнообразные аллегорические и не очень, но неизменно наставительные сюжеты, а также огромный деревянный зал с огромной металлической позолоченной статуей Конфуция и полутора десятками деревянных статуй учеников. Перед Конфуцием стоит стол с блюдами яблок в качестве подношения (не китайцы ли завезли в Америку традицию дарить учителю яблоки?) и лежат на полу плоские круглые подушечки желтого – то есть самого главного, — цвета.
Ворота в храм и та сама стена сразу за входом 
Конфуций и желтые подушечки (слева – Мэнцзы, он только самую малость не дотягивал до Конфуция и даже сделал кое-какой вклад в его учение, поэтому Мэнцзы тоже можно молиться, но ему полагается только две подушечки). 
Люди подходят, становятся коленями на подушечку, складывают руки лодочкой и нараспев просят у Конфуция чего-то, что не является двенадцатью лошадьми, поэтому подробностей не будет, извините; потом земно кланяются и удаляются дальше учиться и сдавать экзамены.
Говорят, в экзаменационную пору тут не протолкнуться. В это нетрудно поверить – специальная длинная штука у храма в сто слоев увешана красными бирками на красных ленточках, а на бирках – молитвы об успехах в учебе и отчеты о достигнутом.
Никаких особых правил в храме нет, разве что нельзя наступать на высокий – сантиметров тридцать, если не сорок, – порог, дурная, мол, примера. Но когда учительница скомандовала нам выстроиться перед ней, чтобы сфотографироваться на фоне Конфуция, в храм вбежал охранник со взволнованным «нельзя, нельзя!» Ни за что не догадаетесь, что нельзя. Фотографироваться – можно. По храму ходить – можно. Даже на подушечки можно. Нельзя – становиться к Конфуцию спиной, да еще так цинично, по предварительному сговору и в составе преступной группы. Поэтому нас выстроили перед статуей как перед генералом на параде и просто попросили обернуться. Охранник, как ни странно, не возражал, хотя, казалось бы, неизвестно, зачем Конфуцию мыски наших кроссовок вместо наших же лиц. И тут же рядом с храмом совершенно спокойно, не помышляя ни о какой учебе, фотографировалась на фоне цветущих деревьев и стены с драконом очаровательная юная пара в алых с золотом кафтанчиках и юбках. Пара традиционная, если что, но и наряд традиционный – в Китае, кажется, вовсе не было вот этого вот глупого разделения, и на работу все независимо от пола носили штаны, а на праздник – юбки. И между прочим, это красиво, товарищи мужчины, имейте в виду.
***
На следующее утро мы объехали Пельмень-море на катафалке и узнали разницу между туалетом и сортиром (по-китайски).
Что касается катафалка, то он представлял собой доказательство того, что в семействе велосипедов случаются рождения сиамских близнецов. Передние и задние колеса у этих велосипедов индивидуальные, зато сиденье посередине – длинное и общее для обоих. Имеются также два руля, крыша (вещь совершенно необходимая в дождливый сезон) и маленький руль для ребенка, которому предлагается поместиться на сиамском сиденье третьим.
Зачем мы с одногруппницей взяли этот катафалк вместо нормальных горных велосипедов – не спрашивайте, мы и сами толком не поняли.
Но после нас на катафалки пересели еще четыре пары.
Стремительные моновелосипедисты – вжик, вжик, вжик, – растаяли вдали быстрее молнии, а мы катили величественным караваном под полосатыми балдахинами, милостиво улыбаясь и помахивая руками местным жителям, которым лицезрение нашей процессии доставило немало приятных минут. Правда, долго махать руками не удавалось, потому что несчастный катафалк имел склонность брать влево, и, оставленный без сильной руки, немедленно вилял в сторону, грозя опрокинуть нас с дороги в канаву или на свежевскопанное поле. Кроме того, катафалк не имел передач, отчего путь в гору наполнился для нас новыми трудами и смыслами. Но удерживать руль все-таки было тяжелее всего.
Пыхтя и ерзая на жестком сиденье, мы танком перли вперед мимо полей лука, полей салата, полей редиски, полей какой-то неопознаваемой, но совершенно точно съедобной фигни (впрочем, в Китае не обязательно быть съедобным, чтобы стать съеденным – не далее как накануне нас кормили жареным лишайником). А озеро все не показывалось. А ведь на этом озере мы должны были заняться тренировкой ушу. При мысли о тренировке после катафалка нам становилось плохо, но чувство долга гнало нас вперед и выгнало наконец к Пельмень-морю, где мы и нашли остальную часть группы, успевшую хорошо отдохнуть и сделать много красивых селфи.
Здесь же встала проблема туалета.
На озере Эрхай сейчас идут активные строительные работы (но только на южном берегу, если не ошибаюсь – противоположный берегут ради сохранения красоты природы). Строятся гостиницы, сахарно-няшные развлекательные зоны с прозрачными шаровидными качельками, белыми зонтиками и розовыми креслицами для отдыха, облагораживаются прудики, заросшие лотосами (в каждом прудике непременно стоит на приколе нетипично пастельная для здешних мест лодочка фисташкового или розового цвета) – и среди этого великолепия совершенно нет места такой прозаической вещи, как кустики. Потому что если какой кустик и найдется, то вокруг него уже лужайка, а на лужайке белые лежачки и тележка с мороженым, а сам кустик подстрижен под шарик или под веер, и по причине такой высокой окультуренности не может, разумеется, снизойти до ваших низменных нужд.
Пришлось обратиться к гиду.
Китайцы вообще очень спокойно относятся к туалетной теме, не видя в ней ничего неприличного или запретного. Вероятно, это продолжение культа еды – ясно же, что на еде все не кончается, и потом все съеденное должно куда-то подеваться. В любом общественном месте, после любого мероприятия раздается бодрый крик сопровождающего — кому надо в туалет? — и желающие послушными утятами спешат за проводником, который знает дорогу. Вы можете спокойно спросить «Где здесь туалет» у человека любого пола и возраста, и тот ответит вам, не понижая голоса, а потом как ни в чем не бывало вернется к прерванной беседе о чайной церемонии или искусстве приготовления тофу. Да и туалеты у них понастроены на каждом углу – действует все тот же принцип управления большими потоками, которые надо предвидеть, дабы внести гармонию в хаос.
Но тут я впервые увидела, как китаец от туалетного вопроса пришел в смятение. Не от неприличия, правда, а просто потому, что он тоже не знал, где можно найти такую прозу среди лужаек, качелек и фиалок. Впрочем, он не растерялся, выцепил взглядом ближайшего служащего и немедленно задал ему вопрос – где здесь “вэйшенцзянь” (卫生间, wèishēngjiān).
Тут надо пояснить, что в китайском языке для туалета есть несколько наименований (оно и неудивительно). У нас в учебнике было слово “цэсо” (厕所, cèsuŏ). Здесь все стабильно пользовались словом “вэйшенцзянь”. Есть еще вариант “сишоуцзянь” (洗手间, xǐshŏujiān), но это типа “умывальной”, и им пользоваться чревато – вам могут показать комнату, где есть раковина, но нет унитаза, поэтому “сишоуцзянь” обычно даже и не рассматривается.
Так вот мы искали вэйшенцзянь.
Быстро переговорив с местными, проводник радостно объявил, что туалет здесь есть, и повел нас сквозь кусты и заросли по узкой тропке в неизвестность. На дороге в неизвестность обильно росла конопля (проводник показал нам ее с веселой ухмылкой, видимо, будучи неплохо знаком с флорой родного края – дай-то бог, чтоб только теоретически). Потом над дорогой воздвигся храм местных духов – тут в каждом районе свой дух-покровитель, им ставят вполне пышные храмы, и никого это не смущает, ну, схожу сегодня на партсобрание, а завтра к духу местности, и ах да, надо ж еще бабушку навестить. Часть жизни, короче. Ну и вот при храме имелся большой добротный туалет в виде длинного каменного дома. Вэйшенцзянь, гордо представил его нам проводник.
Текстовый редактор бессилен описать то, что открылось нам внутри. Скажу только, что ни в одном из походов по глубинке я не видела более, гм, тщательно уделанного отхожего места на пять персон. Храм был старый, и выгребные ямы не чистили со дня его основания.
Мы вылетели оттуда как ошпаренные. Выяснилось, что проводник уже успел посетить противоположное крыло данного заведения (помеченное иероглифом “мужчина”), и теперь стоял очень грустный. Это вовсе не вэйшенцзянь, покаянно-растерянно сказал нам он. Какой же это вэйшенцзянь? Это же просто какой-то позорный цэсо!
Так мы и узнали, что слово «цэсо», по сути, обозначает не туалет, а сортир. И совершенно зря его пропечатали в нашем учебнике.
(окончание следует)
Ирина Ющенко для «Перелётного чердака»,
все фото принадлежат автору.
Хотите нас поддержать?
Спасибо!
Следите за публикациями «Чердака» в Telegram
