«Что ж, по рукам, король, но, право, верь: смех означает — человек не зверь. Так человек природой награжден, когда смешно — смеяться может он».
Джеймс Крюс, «Тим Таллер, или Проданный смех»
Когда мы затевали «Чердак» как площадку на фейсбуке, на странице можно было выбрать направление, и мы выбрали «образование». Потому что основная цель этого проекта — заинтересовать, пробудить любопытство к тому, что все мы когда-то, несомненно, учили, но как-то вскользь и бессвязно. История, история искусства, история культуры — это же все такие замшелости, они набили оскомину еще в школе, не дай Бог еще раз вернуться к этим урокам. В одном из разговоров моя тогда хорошая знакомая отозвалась об искусствоведеньи: «Искусствоведенье? Это же ужасно скучно, пыльные музеи, непонятные термины, заумные разговоры». В общем и целом она была права. Большая часть серьезных трудов на первый взгляд неподъёмна и занудна.
А на второй? А если посмотреть на эти труды взглядом того, кому это действительно интересно? Вот этим мы тут и занимаемся. Одалживаем взгляд того, кому это действительно интересно.
И знаете, что очень, очень интересно? Взять книжку, всемирно известную книжку, вроде «Дон Кихота», которую никто никогда не читал целиком, зато все знают картинки, взять подробное, яркое исследование этой книги, и читать обе одновременно. Одолжить взгляд того, кто не только изучил эту книгу вдоль и поперек, но нашел в ней структуру, рассказал символику, дал контекст.
Я говорю о «Гагрантюа и Пантагрюэле» Рабле и книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» Бахтина. И о смехе, конечно.
Что такое смех, юмор, смешная сторона вещей? Это прежде всего способ коммуникации. Способ переключиться, выдохнуть иначе — у всех нас меняется дыхание, когда мы смеемся. Способ вместе найти лёгкую, весёлую сторону чего угодно, особенно драгоценный в те времена, когда страха, уныния и лишений больше, чем можно вынести. Помните, как сражались с боггартами в «Гарри Поттере»? Боггарт превращается в самый страшный страх, но если суметь над ним посмеяться — лопается, как мыльный пузырь.
И если взглянуть с этой точки зрения на великий, но не очень понятный роман Рабле, мы обнаруживаем прежде всего жизнерадостный хохот, причём в те времена, когда человеку жилось очень непросто, куда более непросто, чем сегодня.
Вот цитата из Бахтина:
«Народный смех и его формы – <…> наименее изученная область народного творчества. <…>В обширной научной литературе, посвященной обряду, мифу, лирическому и эпическому народному творчеству, смеховому моменту уделяется лишь самое скромное место. <…>
Между тем и объём, и значение этой культуры в средние века и в эпоху Возрождения были огромными. Целый необозримый мир смеховых форм и проявлений противостоял официальной и серьезной (по своему тону) культуре церковного и феодального средневековья. При всем разнообразии этих форм и проявлений – площадные празднества карнавального типа, отдельные смеховые обряды и культы, шуты и дураки, великаны, карлики и уроды, скоморохи разного рода и ранга, огромная и многообразная пародийная литература и многое другое – все они, эти формы, обладают единым стилем и являются частями и частицами единой и целостной народно-смеховой, карнавальной культуры.
Все многообразные проявления и выражения народной смеховой культуры можно по их характеру подразделить на три основных вида форм:
1. Обрядово-зрелищные формы (празднества карнавального типа, различные площадные смеховые действа и пр.);
2. Словесные смеховые (в том числе пародийные) произведения разного рода: устные и письменные, на латинском и на народных языках;
3. Различные формы и жанры фамильярно-площадной речи (ругательства, божба, клятва, народные блазоны и др.).
Все эти три вида форм, отражающие – при всей их разнородности – единый смеховой аспект мира, тесно взаимосвязаны и многообразно переплетаются друг с другом».
Во все времена человек смеялся ради того, чтобы посрамить дьявола и саму смерть. Но то, как он это делал — сильно менялось от эпохи к эпохе. Бахтин рассказывает, как смеялись в те эпохи, о которых мы имеем довольно смутное представление — с готикой ассоциируются прежде всего вертикальные соборы и охота на ведьм, а с Возрождением — фрески Микеланджело и его же «Давид» или «Умирающий раб». Не очень-то до смеха в таком окружении, верно?
Как же относились к смеху и смешному сами люди средних веков? Был ли он под запретом («Христос никогда не смеялся») или наоборот? Так ли мрачно было мрачное средневековье? «От XV века дошла любопытная апология [праздника дураков]. В этой апологии защитники праздника дураков ссылаются прежде всего на то, что праздник установлен в самые ранние века христианства нашими предками, которые лучше знали, что они делают. Затем подчеркивается не серьезный, а чисто шутливый (шутовской) характер праздника. Это праздничное увеселение необходимо, «чтобы глупость (шутовство), которая является нашей второй природой и кажется прирожденной человеку, могла бы хоть раз в году свободно изжить себя. Бочки с вином лопнут, если время от времени не открывать отверстия и не пускать в них воздуха. Все мы, люди, – плохо сколоченные бочки, которые лопнут от вина мудрости, если это вино будет находиться в непрерывном брожении благоговения и страха божьего. Нужно дать ему воздух, чтобы оно не испортилось. Поэтому мы и разрешаем в себе в определённые дни шутовство (глупость), чтобы потом с тем большим усердием вернуться к служению господу».
«Праздник дураков – одно из наиболее ярких и чистых выражений средневекового околоцерковного праздничного смеха. Другое его выражение – «праздник осла», установленный в память бегства Марии с младенцем Иисусом в Египет на осле. В центре этого праздника оказалась не Мария и не Иисус (хотя здесь и фигурировала девушка с ребенком), но именно осел и его крик «Hinham!». Служили особые «ослиные мессы». До нас дошел официум такой мессы, составленный строгим церковником Пьером Корбейлем. Каждая часть мессы сопровождалась комическим ослиным криком – «Hinham!». По окончании мессы священник, вместо обычного благословения, трижды кричал по-ослиному, и ему вместо «amen» трижды отвечали таким же ослиным криком».
Немного понятнее становятся многочисленные образы зверей, служащих мессу? Сюда же можно отнести воскрешение Эпистемона Панургом, которое «пародирует» библейское сказание о воскрешении ЛазаряИисусом Христом, а рассказ о великане Хуртали «высмеивает» легенду о Ноевом ковчеге. Это не совсем пародия и не совсем высмеивание, не сатира в нашем понимании. Это просто другая сторона вещей, столь же обыденных для человека средневековья, как для нас — электричество.
Или, вот, скажем, брат Жан.
«У Рабле брат Жан – воплощение могучей травестирующей и обновляющей силы низового демократического клира . Он – большой знаток «всего, что касается требника» («en matiere de Breviere»); это означает, что он умеет переосмыслить в плане еды, питья, эротики любой священный текст, умеет перевести его из постного в скоромный, «сальный», план. Вообще в романе Рабле можно найти достаточно богатый материал переряженных священных текстов и изречений, рассеянных повсюду. Таковы, например, последние слова Христа на кресте «Sitio» («Жажду») и «Consummatum est» («Свершилось!»), переряженные в выражения еды и пьянства; или – «Venite apotemus», то есть «potemus» («Приидите выпить») вместо «Venite adoremus» («Приидите поклониться») (псалом XCIV, 6); в другом месте брат Жан произносит очень характерную для средневекового гротеска латинскую фразу: «Ad formam nasI cognoscitur «ad te levavi». В переводе это значит: «По форме носа ты узнаешь: (как) »к тебе поднял я». Первая часть этой фразы связана с господствовавшим в те времена предрассудком (его разделяли даже врачи), что по величине носа можно судить о величине фалла и, следовательно, производительной силе мужчины. Вторая часть, взятая в кавычки и подчеркнутая нами, является началом одного из псалмов (CXXII, 10), то есть священным текстом, который получает, таким образом, непристойное истолкование. Снижающее переосмысление усиливается еще тем, что последний слог цитаты из псалма – vI – по созвучию с соответствующим французским словом истолковывался как название фалла. В гротеске – и средневековом и античном – нос обычно означал фалл. Во Франции существовала целая пародийная литания, составленная из текстов Священного писания и молитв, начинавшихся на ne (латинское отрицание – «не»), например, «Ne advertas» (т.е. «не отвращай»), «Ne revoces» («не призывай») и др. (их было, конечно, очень много). Литания эта называлась «Noms de tous les nez», то есть «Имена всех носов», так как латинское слово «ne» пародийно осмысливалось по созвучию с французским словом «nez», как нос (замещение фалла). Начиналась литания словами «Ne remeniscaris delicta nostra», то есть: «Да не вспомянешь ты прегрешения наши». Эти слова пелись в начале и конце семи покаянных псалмов и были связаны с основами христианского вероучения и культа».
Брат Жан и Панург — типичный церковник и типичный городской житель — неизменные спутники великана Пантагрюэля — это две важнейшие составляющие повседневной жизни, церковь и город, и одновременно — их карнавальная, гротескная сторона. Смех извлекается из всего.
Я не буду здесь расписывать подробно, исследование очень большое. Отдельно Бахтин рассматривает площадные сцены, брань, скоморошество, пиры — пиров в романе особенно много, – подвиги, приключение. Компания Пантагрюэля движется по миру, выворачивая все его стороны на смех и победу.
На торжество жизни.
В заставке использована гравюра Доре «Гаргантюа и его друзья готовятся атаковать войско Пикрохола»
Хотите нас поддержать?
Спасибо!
