ГЛАВА 21 “К: КАТАРСИС, КОНЕЦ ПУТИ, КУДА ДАЛЬШЕ” (продолжение)
* – предыдущая часть
В 2018-м году Колин О’Брэди 54 дня волок по Антарктиде сани весом в 170 кг, один, в тишине, холоде и белой пустоте, ни разу не сменив трусы и не встретив ни одного живого существа.
В сентябре 2020-го мы шли по Турции втроем, в окружении красно-желтой пыли, колючек и выжженных аномальной осенней жарой кустов. Иногда мы видели много людей, а иногда целыми днями встречали только коз с бирками на лопоухих головах.
Антарктида — высокий и сухой континент. Колин выпивал по 6 литров растопленного снега в сутки, чтобы выжить, но почти не потел, потому что потеть в таких условиях — это покрываться льдом за считанные минуты.
Мы же намокали так, что спинки рюкзаков не успевали просыхать даже на тридцатипятиградусной жаре. Мы потели так, что на раскаленных камнях после привала оставались мокрые пятна.
В Антарктиде снег выпадает редко и лежит десятилетиями — спрессованный, белый, нетающий снег, который Колин часами растапливал в котелке, чтобы не умереть от обезвоживания.
Мы все время искали воду. Турция — не Антарктида, но с водой в этом сентябре там было не лучше. Мы набирали воду в лужах и пересохших цистернах, мы цедили ее, отгоняя мусор и коз, фильтровали и кипятили, запасали и берегли.
В стасемидесятикилограммовых санях Колина лежало все то же самое, что и у нас в рюкзаках: спальник, палатка, горелка, набор для починки палатки и спальника, запас еды на 2 месяца (десять тысяч калорий в день! десять, мать его, тысяч тратил этот щуплый чувак в сутки!) и пакеты для отходов.
Рюкзак каждой из нас весил от 14 до 16 килограмм (с запасом воды — больше), но нам все равно было тяжело. Особенно тяжело было Женьке, которая еще и несла лопатку для говна. Как было невыносимо Колину с его саночками — я даже представлять не хочу. Но знаю, что в первый час своего путешествия он заплакал и позвонил жене, чтобы сказать, что погорячился и чувствует, что Антарктида ему не очень зашла. Жена сказала — эй, да ты даже до точки старта не дошел, тебе до нее еще пара километров, иди плачь там. И тут, говорит Колин, я смирился и подумал — зря я что ли тренировался таскать тяжести и собирать лего в ледяной воде? — и побрел к старту.
— Инда побредешь еще? — спрашивали мы друг друга на Ликийской тропе каждый день, когда было совсем уже невыносимо от пекла, колючек, высоты, камней, усталости и жажды. И ответом нам было молчание.
Каждый день там я вспоминала Колина. Он говорил, что считает себя художником и своими путешествиями показывает возможности человеческого организма. Считайте, говорит, что это такие перформансы, чтобы вдохновить других.
Спасибо, Колин, думала я, спасибо, ты знаешь как дарить вдохновение. Может ты еще знаешь — КАКОГО ХЕРА Я ПОПЕРЛАСЬ В ЭТИ ПРОПАСТИ И ОБРЫВЫ?
“Жизнь — это то, что мы делаем из нее. Путешествия — это путешественники. То, что мы видим, не есть то, что мы видим, но только то, чем являемся” (Фернандо Пессоа, “Книга непокоя”)
Первую часть главы про катарсис я дописала перед самым отлетом в Турцию, и собиралась закончить всю свою “азбуку” описанием самого счастливого дня на площади Обрадойро, когда мы впервые узнали, что такое катарсис пилигрима.
— Да что мы знали о катарсисе до этого! — закричала Юкосик, бесконечно обливаясь ледяной водой посреди ебаного нигде, пока вода с шипением испарялась с ее перегретой макушки.
Да что мы знали о походах до этого, да что мы вообще знали о себе и своих возможностях, хочется написать. Но это будет не совсем правда.
На Ликийке было тяжело, а иногда и опасно. Но и камино — не самая легкая прогулка на свете. И именно там мы впервые поняли, что кое-что можем.
И еще поняли, что как бы не готовился к дороге — она все равно будет испытывать на прочность. Людей с тренированными квадрицепсами — мучать бессонницей и мозолями. Победители мозолей в какой-то момент перестанут спать. Если нет проблем со сном и общением — можно хорошенечко отравиться. Весельчаков накрывает депрессивными мыслями, к интровертам прилипают разговорчивые зануды. Запасливые теряют вещи, а наблюдательные перестают фотографировать. К чему бы ты не готовился — ты никогда не будешь готов ко всему.
И тут Колин снова всплывает в моей голове и говорит — а попробуй перестать ныть, попробуй войти в поток, попробуй наслаждаться всем этим. Всем этим? — уточняю я, вынимая колючку из сине-желтой распухшей ноги. Вот ЭТИМ вот? — говорю я, глядя на прогноз погоды (температура +35, ощущается как сто тыщ градусов, следующие две недели без изменений).
— Зато я испытываю катарсис каждый раз, когда мы обливаемся водой или рвем виноград, — говорит Женька.
— А я каждый раз, когда залезаю в сухую палатку и вытягиваюсь, — говорю я.
— А только когда моюсь горячей водой и ем нормальную еду, — говорит Юкосик и с ненавистью смотрит на палатку.
Вот видишь, Колин, думаю я, мы уже способны испытывать каждый день по десятку микро-катарсисов из-за вещей, которые раньше не ценили, а, значит, уже научились справляться с главными трудностями и теперь нас ждет только поток и радость преодоления.
Это был всего лишь четвертый день дороги, и дальше нас ждала мучительная жажда, моя мокрая от морской воды палатка, отсутствие душа и стирки, неспелый инжир, еда из сублиматов, которую Юкосик сразу же возненавидела и много-много острых камней и вертикальных подъемов.
“Мы вышли, выпили по чашечке кофе, некоторое время посидели в полнейшей тишине. Все, что мы прошли, в чем преуспели, все наши усилия и труды, вся боль, сырость, горы, ужасные головные боли, бури, мрачные вечера с Мэри Эллен, бесконечная усталость, тяжело пройденные мили — все это оказалось всего двумя дюймами на карте. Да у меня волосы отросли больше за это время. Мы не понимали: как это?” (Билл Брайсон, “Прогулка по лесам”)
Но были еще и дикие крики счастья от ныряния в прозрачную соленую воду, и медовый осенний виноград вдоль дороги, и крики «впереди море!.. ой, нет, это синий лес», и обжигающие гезлеме с сыром и травами, и смешные тупые шутки про теребление долгунца, и чай с медом пиний, и харьковский форрест гамп в дырявых сандаликах, и звенящая тишина пустых дорог, и прозрачный воздух сосновых рощ, и собака Тотошка, которая нашла нам родник, не отмеченный на карте, и хрустящие под ногами огромные оранжевые иголки, и крики муэдзинов в горах, прямо посреди ничего, над нашим закипающим чаем и отчаянной усталостью.
И потому я все никак не могу закончить эту главу, никак не могу поставить последнюю точку — потому что все эти тропы проросли глубже, чем я предполагала, отравили меня сильнее, чем я надеялась, изменили радикальней, чем я хотела.
Просто знайте, однажды и совершенно спонтанно выбирая маршрут, рюкзак, ботинки и билеты, что это, скорей всего, навсегда.
«Utram bibis? Aquam an undam? » Надеюсь, что волной, Джон, волной. Или хотя бы пытаюсь.
“Две важные вещи я усвоила благодаря путешествию; каждый обладает таким запасом сил и энергии, каким хочет обладать, и самое трудное в любом начинании — сделать первый шаг, принять решение. Я знала уже тогда, что время от времени буду забывать эти истины и мне придется повторять знакомые слова, утратившие смысл, и вспоминать, что они значат. Я знала уже тогда, что буду бесплодно тосковать об этом путешествии, вместо того чтобы вспомнить, чему оно меня научило. Путешествия, как я когда-то подозревала и в чем сейчас убедилась, не начинаются и не кончаются, они лишь меняют форму” (Робин Дэвидсон, «Путешествия никогда не кончаются»)
Ксения Духова,
первоначально опубликовано на сайте автора,
Хотите нас поддержать?
Спасибо!
Следите за публикациями «Чердака» в Telegram
